http://shake-speare-son130.narod.ru
ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
А ПЕРСИ СЕРОВАТО-БУРОВАТЫ
К проблеме перевода 130-го сонета
В конце 1984 года я был приглашен на Шекспировские чтения (к 375-летию первого издания «Сонетов» Шекспира). Они состоялись с задержкой, в апреле 1985 года; вели этот однодневный «семинар» А.А.Аникст и Ю.Д.Левин. Каждый из участников (одним из нас был П.Нерлер, имена других уже не помню) должен был прочесть со сцены свои переводы 10 сонетов (2, 12, 55, 66, 76, 90, 110, 128, 129 и 130); я испросил разрешения предварительно прочесть еще и небольшое сообщение.
Дело в том, что в первых же переводах сонетов Шекспира я столкнулся с неожиданностями: мне пришлось принципиально решать вопросы рифмо- и словоупотребления в переводах, кому адресовать сонеты, когда в оригинале род адресата не определён; в некоторых случаях я обнаружил в подлинниках игру слов, которую, с моей точки зрения, переводить было необходимо. Что же до 130-го сонета, то он и вообще поставил передо мной головоломную задачу: когда я понял, что это за сонет и как его надо переводить, и обратился к переводам, осуществлённым до меня, я понял, что мой подход к переводу этого сонета сразу же встретит сопротивление. Все эти размышления над принципами, которые легли в основу моих переводов, я изложил в виде небольшого доклада, превратившегося впоследствии в серьёзную статью («Сонеты Шекспира: проблема перевода или проблема переводчика?»); она была опубликована в альманахе «Поэзия» (1988, №50). И её, и окончательный вариант этой статьи, к сегодняшнему дню разросшейся до 3 листов, можно прочесть на сайте http://shake-speare-sonnets.narod.ru.
Мой доклад был выслушан и зрителями, и "президиумом", состоявшим из сидевших на сцене Аникста и Левина, благожелательно: никто вроде бы не возражал против того, чтобы переводить игру слов или переводить сонеты с двойным адресатом – обращенными одновременно и к мужчине, и к женщине. Однако, когда я закончил чтение 130-м сонетом и ушел с трибуны, вместо жидких аплодисментов, которыми провожали выступавших до меня, в зале раздалась оглушительная тишина: не было ни единого хлопка.
Я понял, что главной причиной такого приема стал именно 130-й сонет, который был в списке и чтении последним: хотя я в своем докладе и объяснил, что 130-й сонет – шекспировская пародия на современных ему сонетистов, текст моего перевода пародии оказался шокирующим. Вряд ли кто догадался тогда, что в своем переводе я пародирую именно перевод Маршака, поскольку тогда я этого не афишировал, но подсознательно мой вызов уловили – и соответственно мне ответили. В гардеробе люди, сидевшие в зале, одевались рядом со мной, и я слышал, как кто-то сказал: "А этого москвича расстрелять мало!" Что именно он имел в виду под этим "мало", я так и не узнал, потому что его толкнули, кивнув на меня, и он замолчал.
Я показывал статью – еще до её публикации – серьёзным литераторам, все отнеслись к ней с большим интересом, но вопрос о переводе 130-го сонета все так или иначе обходили молчанием. Мне не возражали – но и со мной не соглашались; публикация статьи в альманахе прошла под тем же знаком (возразить не могут, а согласиться не хотят) и была замолчана. То же самое произошло и в наше время – и на секции художественного перевода Союза переводчиков России, и на сайте Поэзия.ру: мой подход к переводу 130-го сонета по-прежнему встречает молчаливое сопротивление.
Итак, 130-й СОНЕТ – пародия.
Мысль эта не нова. В русской критике ее впервые высказал в 1902 году Н.Стороженко: «130-й сонет... можно назвать остроумной пародией на тогдашние модные сонеты...»; это видно также из проведенных американскими филологами сравнений текста 130-го СОНЕТА и стихов современных Шекспиру авторов Б.Гриффина и Т.Уотсона (у нас об этом писал, например, А.Аникст; см. его предисловие «Лирика Шекспира» в книге У.Шекспир, «Сонеты», М., «Радуга», 1984). Однако, даже не зная работы Стороженко и стихов, спародированных поэтом, из текста сонета можно извлечь догадку о его пародийности. Привожу английский текст и прозаический перевод сонета:
My mistress' eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red than her lips' red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.
I have seen roses damask'd, red and white,
But no such roses see I in her cheeks;
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.
I love to hear her speak, yet well I know
That music hath a far more pleasing sound;
I grant I never saw a goddess go;
My mistress, when she walks, treads on the ground:
And yet, by heaven, I think my love as rare
As any she belied with false compare.
Глаза моей любимой совсем не похожи на солнце, а коралл куда краснее ее розовых губ; если снег бел, то почему ее груди серовато-буроваты, а если волосы бывают как проволока, то черные проволоки и растут у нее на голове. Мне встречались дамасские розы, алые и белые, но я не вижу таких роз, произрастающих у нее на щеках, а некоторые ароматы вызывают больше удовольствия, чем запашок от моей любимой. Я люблю слушать, как она говорит, хотя я отлично знаю, что звуки музыки намного приятней; признаюсь, мне не доводилось видеть, как ходят богини, – моя любимая тяжело ступает по земле. И все же, клянусь небом, она не уступит в красоте любой женщине, оболганной и соблазненной фальшивыми сравнениями.
Пожалуй, лучшая иллюстрация к сказанному – третья строка. В том небольшом кругу, в котором Шекспир читал свои сонеты вслух (а мне удалось в своей статье показать, что сонеты Шекспира были предназначены в первую очередь именно для чтения вслух), адресат 130-го скорее всего был известен; известно было, что эта женщина смугла (dark), и когда слушатели в конце третьей строки («Если снег бел, ну тогда ее груди...») вместо ожидаемого dark слышали созвучно-неожиданное dun ("грязновато-серые, бурые"), это, конечно же, вызывало смех. Эта строка – характерно пародийная и с головой выдает направленность сонета против приторных сравнений современников Шекспира.
Подобрать ключ к переводу сонета не удалось никому из русских переводчиков – а их было немало. Необычное стихотворение постоянно привлекало к себе внимание: на сегодня опубликовано уже около полусотни прозаических и стихотворных переводов 130-го СОНЕТА на русский язык (по количеству переводов он уступает только 66-му) – и все до единого переводчики упорно переводят его как лирическое стихотворение, кто как может обходя «несъедобные» шекспировские сравнения: кого шокирует запах, исходящий от любимой (глагол to reek, употреблённый Шекспиром, имеет в данном случае значение, среднее между «попахивает» и «воняет»), кого раздражают проволоки, растущие у любимой на голове, а уж «грязновато-серые груди» не устраивают никого. Ближе всех к интонации Шекспира и тем самым – к сути сонета подошел Р.Винонен, которому одну из трех строф удалось сделать в пародийном ключе:
Не замечал я и дамасских роз,
Что расцветают у иных на лицах,
Да и парфюмам, ежели всерьез,
Навряд ли пот в сравнение годится.
Русский текст пародии должен быть еще острее, но важно, что именно в снижении, предельном заземлении пафоса банальных сравнений и заключен принцип (заложенный и в сонете Шекспира), который открывает дорогу к верному по сути переводу и может оградить будущих переводчиков от повторения общей ошибки. Однако же пародия на русском языке обязана иметь литературный адрес, текст которого – «на языке» (иначе перевод пародии становится пародией на переводчика), и в нашем случае такой адрес есть благодаря известности положенного на музыку «приторного» маршаковского перевода.
В самом деле, Шекспир в своем сонете пародировал образные штампы современных ему сонетистов, с их фальшью и неискренностью, и противопоставлял их сравнениям реальные, непридуманные черты своей любимой. Маршак же, не поняв замысла Шекспира и смягчив или убрав резко реалистические эпитеты, с помощью именно таких же образных штампов преобразовал свой перевод в стихотворение-штамп – точь-в-точь такой сонет, над какими издевался Шекспир.
Как и полагается в таком случае, я заострил пародийные элементы перевода (насколько смог; в частности, я насытил перевод архаизмами, которыми злоупотреблял Маршак), и разбирать такой перевод можно только с той точки зрения, с какой он осуществлен: имеет ли смысл разбирать построчно мои «неточности» в переводе, если они введены сознательно:
Ее очам до звезд далековато,
Уста ее имеют бледный вид,
А перси серовато-буроваты,
И запах лона вряд ли удивит.
Как проволока черная витая
Власы вокруг чела, но не цветут,
Из розовых ланит произрастая,
Кусты дамасских роз – их нет и тут.
Я музыку люблю, но – знаю, слабость! –
Моей красы ворчанье мне милей;
И пусть она немного косолапит,
Любых богинь ступая тяжелей.
И все же мне, клянусь, она дороже
Всех соблазненных выстеленной ложью.
В оригинале несколько случаев игры слов: во 2-й строке (red – red, "красный" – "розовый румянец"), в 3-й, в 5-й (damasked roses – тканые розы и вороненая сталь; никаких «дамасских роз» в сонете и в помине нет, и мое замечание в переводе «их нет и тут» относится ко всем, кто в каком-либо варианте, в подстрочнике или в переводе, эти «дамасские розы» "употребил") и в сонетном «замке». В переводе я эту игру слов скомпенсировал обыгрышем во второй строке ("бледный вид") и тоже в замке.
В "замке" слово belied Шекспиром использовано одновременно и в значении оболганная, и в значении "уложенная" (в смысле "соблазненная"): And yet, by heaven, I think my love is rare As any she belied with false compare. («И все же, клянусь, моя любимая не хуже любой I/ оболганной фальшивыми сравнениями; 2/ уложенной /соблазненной/ фальшивыми сравнениями».) Шекспир смеется одновременно и над поэтами с их фальшивыми сравненьями, и над дурами, которых этими фальшивыми сравненьями заманивают в постель.
Игра слов у Шекспира чаще всего была связана с использованием таких значений сл